Татьянин Михаил - Он Улетел
Михаил Татьянин
ОН УЛЕТЕЛ...
Сейчас я могу рассказать вам все, как было. Уже могу, потому что привыкла
к мысли, что буду теперь жить без него...
Алексей приехал после окончания института. Приехал ко мне, своей невесте.
Мне завидовали все девчонки, не верите? Еще бы, жених учится в московском
институте - и не забыл, не променял на какую-нибудь москвичку... Женихом и
невестой мы были с седьмого класса. Его седьмого. А я была, смешно сказать,
в пятом. Может, наша любовь и родилась из глупой дразнилки, назло всем?
Началось с того, что он помог мне застегнуть крепление на лыжах, когда
катались с увалов за селом, а по-настоящему - в один дождливый вечер, когда
мы долго-долго сидели под тополями в Школьной аллее. Мы почти ничего друг
другу не сказали, но почувствовали, наверное, одно и то же - что одному без
другого нельзя.
Потом Алеша уехал в Москву, поступать в один-единственный на всю страну
институт, к одному-единственному профессору. Он не сразу поступил. Год
работал лаборантом и занимался самостоятельно. Зато потом его почти тут же
перевели на второй курс. Он так любил физику, я не знаю, как... как
одушевленный предмет, что ли. А я еще не понимала, что к призванию, к науке
можно ревновать. Он должен был стать великим ученым, уже в институте
подобрался к решению какой-то сложной проблемы, и его прочили в ведущую
лабораторию. Мне стыдно теперь, что я так мало этим интересовалась. Знала бы
о нем много больше... Ну вот, после института Алеша приехал за мной. За
дурочкой, которая всего-навсего окончила наш лесной техникум и работала в
нашем же лесничестве. Он хотел забрать меня в Москву.
Дни с Алешей были светлые и теплые, как солнечные зайчики. В один из них,
уже последних, предотъездных, мы пошли прощаться с нашими местами.
Отправились вверх по реке Белянке, за детский санаторий, туда, где скалы
сжимают ее русло, как пальцы змеиное тело, и она извивается, бурлит в
бессильной ярости. На перекате получается маленькая Ниагара - тугие струи
рвутся на тонкие ленточки, разбиваются в пенные клочья о могучие лбы
валунов. И вдруг возникает широкая заводь, будто раскрытые ладони приняли
сердитую Белянку и успокоили ворчунью... На берегу же склонились над самой
водой березки, о чем-то переговариваются, шепчут листвой; трава забралась
даже на камни посреди потока, манит своей шелковистостью. А поодаль сумрачно
толпятся сосны - это их царство, и они стерегут его, шеренгами вытягиваясь
по склону. И главное, запах. Не редких цветов, нет. Так густо и постоянно
пахнут только деревья. Я бы запечатывала этот целебный, настоянный на хвое
воздух в банки, как лекарство, и рассылала бы по всей стране. Вот было бы
здорово!
Я отвлекаюсь, да? Ну ладно, значит, прошли мы с Алешей по Медвежьему логу
за детский санаторий, по крутой тропке спустились, цепляясь за корневища,
выгнувшиеся, словно поручни. На полянке разбили лагерь. Вскоре уже пили чай
со смородиновым листом, и с малиновым, и с душицей, и с мятой, - это такой
коктейль, что любой бармен позавидует!
Алеша рассказывал, какие трудные были экзамены, как комиссия спорила о
его дипломной работе. Он не хвастался, он вообще не знал, что это такое: был
убежден, что человек должен всегда делать свое дело хорошо, на совесть,
иначе - зачем? И он не был фанатиком, не был аскетом. Я горда тем, что
занимала в его жизни главное место. Пусть делила его с наукой, но это для
кого как... Я была согласна на его вечную занятость, на беспокойную судьбу.
Он мне нравился именно таки
